|
* *
*
В этот перерыв наших занятий 18 декабря 1905 года полиция прямо на улице арестовала моего старшего брата. Приехавший из Тамбова жандармский ротмистр и надзиратель Оранский посадили его на извозчика и в сопровождении четырех конных городовых привезли в полицейское управление. Слезая с саней, он, как рассказал нам один из стоявших там любопытных, посмеялся: – Что это вы на воробья да с пушками? Арестовать дома и произвести обыск боялись, поскольку распространился слух, что у нас на квартире много динамита, да и пол так устроен, что если нажать на кнопку, то он моментально откроется в глубокое подполье полное воды. На самом деле у нас ни грамма динамита не было, как и падающего пола. Подумать только! Разве квартирные хозяева позволили бы нам так коверкать дом? О том, что брата должны были арестовать наc предупрелил вольный ямщик, везший с железнодорожной станции Сасово жандарма, ехавшего из Тамбова. Жандарм надеялся приехать «инкогнито», поэтому поехал на вольных, а не на почтовых лошадях с шумом и звоном, поскольку наши кружковцы могли узнать об этом на почтовых станциях, лежавших по большой дороге на пути от Сасово и дать телеграмму с условным смыслом на определенный адрес, что в Елатьму едет жандармерия, да и елатомские ямщики могли сказать, что привезли жандарма, а сын содержателя почтовой станции был кружковцем. Но и привезший жандарма Василий Карлинкин часто возил гимназистов на каникулы до станции и был сочувствующим. Веселые гимназисты за лихую езду в попутном кабаке подносили ему чарочку. Были случаи, когда он привозил кому-нибудь дорожную корзинку, якобы из Сасово, посланную родственниками гимназистов-кружковцев, а в ней была «литература». Сам он, конечно, догадывался, что это за «вещи», но получал за доставку на чай рублей 15 – 20 и никому не болтал. Если сразу нельзя было передать по назначению, то он на другой день сообщал идущему из гимназии получателю, а тот вечером заходил к нему, или с салазками подъезжал, а жил Василий в конце города на глухой улочке. Так что никто не мог подозревать, да и кому охота ночью смотреть, кто и чего везет. Шпик был только один, да и тот не правский, это городовой Ганин, которого можно было легко «за нос» провести. По дороге тамбовский жандарм расспрашивал ямщика Василия, бывают ли в городе листовки, и как живет наша семья, а про иных он расспрашивал вскользь. Карлинский сказал, что наша семья степенная, и что если что замечают, то зря, так как отец у нас строгий, адвокат, и он его часто важивал до железнодорожной станции, ходит в церковь к каждой службе и не пьющий, но законник, знает все законы и, обратись к нему с любым делом, наставит на путь истинный. Когда Василий увидал меня на улице, он и рассказал, что ночью привез жандарма, а в пути тот все расспрашивал его про нас. Я тут же, придя домой, рассказал обо всем своему старшему брату. А он спокойно ответил: «Я уже с поля убрался». Это означало, что все надежно спрятано и он «чист». О приезде жандарма ему сказал и сосед ямщика Умнов Алексей Павлович, тоже кружковец из типографских рабочих, высланный из Москвы на родину. На вопрос «Привез ли кого со станции?», ямщик ответил: «Да, жандарма, и он всю дорогу расспрашивал про Чанышевых».
* *
*
Андрей Иванович Чанышев
Когда брата привели в кабинет исправника, там еще сидел становой пристав Сергеев и трое крестьян. Их пристав арестовал за то, что высказывались на сходке сочувственно, когда брат со страховым агентом Юмашевым заезжали в большие села по тракту к Сасово, созывая крестьян якобы на страховые собрания.
Член елатомской группы РСДРП Л.З.Юмашев
Там он читал им подлинный текст манифеста, объясняя значение свобод и какое есть в других странах управление государством, что такое республика и в чем ее отличие от монархии, самодержавия, и что манифест – обманный. Дума переизбираться будет только для разговоров и путного ничего не будет. – Надо, – разъяснял он, – действовать через крестьянский союз и держаться ближе к рабочим, тогда добьемся и прирезки земли бесплатно. Говорил также об уничтожении зависимости от помещиков и раздавал всем листовки с разъяснением сути манифеста.
* *
*
Крестьянские волнения возникали как в Заречной части, Касимовском уезде и ближе к Сасово, так и в соседних с Елатьмой волостях. Крестьяне громили имения помещиков, помещики разбегались, уезжая в Рязань или Тамбов, поближе к большим городам. Крестьяне забирали из амбаров помещиков хлеб и делили между собой. В соседней с Елатьмой Ардабьевской волости крестьяне порубили лес у мельника татарина Девишева. Руководил ими Василий Волков. В семье Волковых был молодой поэт Николай. Он писал стихотворения с призывом к революции, которые гимназисты-кружковцы заучивали наизусть. Вот отрывок из одного стихотворения.
* *
* Крестьяне не признали брата, говоря, что тот был с бородой, а этот – бритый, и что детей адвоката Чанышева они знают, приходится приезжать за советами к их отцу. Они под его диктовку пишут разные прошения. А тот был не из его семьи. – Как! – простодушно говорил один старик, – Это ведь старший сын Чанышева, мы его знаем. Грех на душу брать не хотим. Так ни один из крестьян и не признал его за бывшего агитатора. На допросе сами они написали, что показанного человека Чанышева с бывшим у них агитатором не считают одинаковым. А брат только что сбрил бороду в парикмахерской и постриг волосы. Тогда становой Сергеев сказал, что он знает о том, что страховой агент Тихомиров, Юмашев и Чанышев ездили. Именно они и никто другой. Также городовой, стоявший на посту видел, как он ехал сасовской дорогой и слез с саней у квартиры Тихомирова. Городовой знал нас всех троих сыновей, так как часто приносил пересылаемые через полицию повестки отцу по вызовам на суд, как ведущему чье-нибудь дело. Городовой был здоровенный, и мы в шутку звали его «Петр Великий», так как был еще и маленький городовой, по фамилии Грязнов, тоже Петр, но его звали «маленький». Итак, под конвоем конных стражников брата отвели в тюрьму, а наш почтальон, видавший это шествие, зашел к нам и сообщил об этом, а также Гришанин Гаврилович, надзиратель за арестантами. Отец был в отъезде по судебным делам, а мать узнала и поплакала. Она знала многое про наши дела и была почти подготовлена. Вместе с братом в тюрьме сидели сасовские железнодорожники, которых по амнистии 21 октября выпустили из тюрьмы, а потом опять арестовали. Всех их посадили в общую камеру, а брата, Тихомирова и Юмашева – в одиночки.
Окно одной из камер елатомской тюрьмы
По знакомству с тюремным врачом (его сын был гимназист-кружковец) брату разрешили носить пищу из дома. Хлеба там давали достаточно, и мы носили ему первое в кастрюльке с плотной крышкой, а в другой – второе – гречневую или пшенную кашу, бутылочку молока и свою деревянную ложку с толстой ручкой. Ложка эта была с секретом – высверленная ручка была пустая внутри и шишка на конце ее плотно завинчивалась. Такую ложку сделал один кружковец, сын столяра Василий Захаров. Мы в эту ручку вкладывали записки на тонкой бумаге и сообщали брату и всем заключенным что надо, а они – оттуда. Иногда посылали только чистые листочки бумаги, чтобы им было на чем написать. А карандаши и тетради брату разрешили, так как он заявил, что ему надо готовиться к экзаменам, так как собирается продолжать учебу заочно, если после суда куда-нибудь сошлют.
Елатомский тюремный замок.
Дореволюционное фото.
О том, чтобы он обратил внимание на ложку, ему передали через одного тюремного стражника – Гаврилыча Гришанина из деревни Мишуково, который обращался к отцу за судебной помощью. После Гаврилыч иногда забегал к нам, как бы к отцу, а сам – за газетами. Потом мы стали газеты класть за доски облицовки земляного моста, который близ тюрьмы через овраг, а в овраге был колодец, откуда арестанты возили на себе воду для нужд тюрьмы. С вечера за обшивку закладывалась литература и даже газета «Искра». Утром, когда арестанты приезжали за водой, часть их наливала воду, а человек шесть-семь лезли за обшивку моста и вытаскивали оттуда газеты. А надзирал за ними, стоя на мосту, Гаврилыч и запрещал прохожим близко проходить мимо. Когда операция с газетами заканчивалась, с моста кричали: «Долго воду наливаете!», и арестанты увозили на себе сани с бочками наполненными водою.
В центре – тот самый земляной мост
через овраг, а слева видна крыша елатомской тюрьмы.
Вид на земляной мост у Козихи. (Фото начала 60-х годов)
Еще сообщались так: на гильзах папирос «Катык». Посылали по сто штук пустых и табак, он их сам набивал от скуки. А на мундштуке писали с наружной стороны, а гильзы без клея были надеты. Записок так передавали штук десять, больше все содержание телеграмм из газет о разных событиях.
* *
*
Во время заключения брата и других кружковцев пропаганда не прекращалась – листовки выходили своим порядком. Их печатали на гектографе днем, а на ночь, когда обычно полицией делались обыски, все убиралось в укромные места. Иногда полученные листовки прятали за иконы в киоты, а полиция не решалась богохульствовать, и мысли не допуская, что за ними может скрываться крамола. Прятали и за тесовой обшивкой дома и сеней. Полиция свирепствовала, но раз и Оранскому попало. Встретилась зимней ночью ему подвыпившая компания, ну, он на них и «рыкнул». Тогда один скинул с себя тулуп, покрыл им Оранского, и вся компания надавала ему тумаков и синяков под глаза. Два револьвера, бывшие у него в карманах штатского пальто, выхватили и забросили в снег в большой сад. А потом к утру была метель, и их не удалось найти. Весной при таянии снега анархисты их достали. Оранский же из-за стыда никому не сказал об избиении и потере оружия. И даже тех, кого узнал, не привлек к суду. Вскоре после этого он ушел из полиции, и я с ним встретился на Волге, где в 1913 году мы были вместе на одном пароходе – он был первым помощником капитана, а я – вторым. Но мы с ним не ладили, так как он зазнавался, и часто дело у нас доходило до бойкота: не разговаривали по две недели. Потом нас развели по разным пароходам.
Оранский Павел Дмитриевич
Он имел большую чем у меня судоводительскую практику, проплавав пять навигаций, а я – четыре, но, окончив речное училище, я имел диплом капитана и не поддавался ему. К тому же на его вахте в 1910 году близ Нижнего Новгорода вечером была авария с человеческими жертвами при столкновении с землечерпальной машиной. Его судили, и только благодаря большой протекции и хорошему знакомству, ему присудили церковное покаяние в монастыре в течение шести месяцев. Он их отбыл в зимнее время в Николо-Бабаевом монастыре близ Костромы на Волге. Я был тогда курсантом речного училища, и мы все ходили на суд в качестве публики и как бы для практики, чтобы знать, что за аварии бывают, как находить выход в таких ситуациях и что надо предпринимать, чтобы не попасть в подобное положение. Вместо Оранского в квартальные поступил один бывший гимназист Бакулин Виктор, который учился в гимназии плохо и долго, так что когда он ушел из гимназии из шестого класса, ему было двадцать два года.
* *
*
В гимназии многие учащиеся из нашего класса сочувствовали мне в том, что мой старший брат арестован и находится в тюрьме, а некоторые начали чуждаться и у нас, мало помалу, класс стал делиться на два лагеря: «маменькиных сынков» и «вольнодумцев», как нас стали называть. Но мы на это не обижались и говорили с гордостью, что мы – «думники», значит мозгами вертим, а вы – «малодумные». На арест брата одна молодая елатомская «слабая поэтесса», как она называла себя, написала стихи. Вот они.
Могучий орел над землею летал,
* *
*
В этот год приехали из Могилева пять братьев Виленкиных, оттуда из гимназии их исключили, а здесь, в Елатьме, приняли. Трое братьев поступили в наш класс, а двое – на класс старше нашего. Они учились хорошо, трое из них были кружковцы. Сначала организовали кружок по математике, практический по фигурам – изучали геометрию, делали опыты по физике. Потом, узнав друг друга, мы стали почитывать нелегальную литературу, но это было под большим секретом.
На фото 20-х годов все пятеро братьев Виленкиных.
Однажды на их квартиру ночью напали громилы из «черной сотни». Об этом прознали анархисты и двоих громил убили из револьвера. Это случилось зимой 1906 года, и полиции эта затея не прошла даром. В числе громил были двое переодетых городовых. Убили их на улице, когда, изрядно побив Виленкиных, они возвращались с победой и не ожидали нападения почти около квартиры вновь испеченного квартального Бакулина, который слышал выстрелы, но на улицу не вышел.
* *
* В Москве в это время было вооруженное восстание, и мы хорошо знали, что там проходит всеобщая забастовка. Мы сообщили об этом в тюрьму, там радовались и слали оттуда бодрые письма.
* *
*
В 1906 году средний брат Борис окончил гимназию, а я перешел в пятый класс. Мама с папой раза три были на свидании с Андрюшей, и каждый раз приезжала оттуда на извозчике, так как плохо себя чувствовала. У нее кишечник был поражен туберкулезом, и на этой почве развилась сердечная болезнь. В конце мая по амнистии, потребованной Государственной думой, в числе других политзаключенных был выпущен и мой брат. Помню, мы ходили к тюрьме, но уже в небольшом количестве, так как большинство гимназистов уже разъехалось после учебы на каникулы. Выпущены были и сасовские железнодорожные рабочие, их было человек двадцать, и они прошли прямо на пароходную пристань, так как вскоре должен был подойти пароход, следовавший вверх по Оке до Рязани. На пристань пришел большой отряд полиции и квартальный Виктор Бакулин. Но все-таки в салоне второго класса отъезжавшие спели «Смело, товарищи в ногу», а капитан Богданов Владимир Иванович, который часто привозил нам нелегальную литературу из Нижнего Новгорода, не пустил полицию на пароход, сказав, что на пароходе хозяин он, и он отвечает за порядок. По отвале парохода он дал несколько прощальных салютов, а отъезжающие запели «Марсельезу». Виктор Бакулин выходил из себя, требовал возвращения парохода к пристани, но Богданов его не послушал. Квартальный хотел это зафиксировать, но бывшие гимназисты посмеялись над ним: «Поди, и акта не сумеешь составить, недоучка!». Он немного похорохорился, а бывший квартальный Оранский, возвращавшийся в это время с охоты и ставивший на цепь свой ботник у пристани, сказал ему: – Вот, Витя, говорил я тебе: «Тяжела ты, шапка Мономаха!».
* *
*
Вернуться на главную страничку
|
